Großer Bär, komm herab, zottige Nacht,
Wolkenpelztier mit den alten Augen,
Sternenaugen,
durch das Dickicht brechen schimmernd
deine Pfoten mit den Krallen,
Sternenkrallen,
wachsam halten wir die Herden,
doch gebannt von dir, und mißtrauen
deinen müden Flanken und den scharfen
halbentblößten Zähnen,
alter Bär.
Ein Zapfen: eure Welt.
Ihr: die Schuppen dran.
Ich treib sie, roll sie
von den Tannen im Anfang
zu den Tannen am Ende,
schnaub sie an, prüf sie im Maul
und pack zu mit den Tatzen.
Fürchtet euch oder fürchtet euch nicht!
Zahlt in den Klingelbeutel und gebt
dem blinden Mann ein gutes Wort,
dass er den Bären an der Leine hält.
Und würzt die Lämmer gut.
's könnt sein, dass dieser Bär
sich losreißt, nicht mehr droht
und alle Zapfen jagt, die von den Tannen
gefallen sind, den großen, geflügelten,
die aus dem Paradiese stürzten.
Wohin aber gehen wir
ohne sorge sei ohne sorge
wenn es dunkel und wenn es kalt wird
sei ohne sorge
aber
mit musik
was sollen wir tun
heiter und mit musik
und denken
heiter
angesichts eines Endes
mit musik
und wohin tragen wir
am besten
unsre Fragen und den Schauer aller Jahre
in die Traumwäscherei ohne sorge sei ohne sorge
was aber geschieht
am besten
wenn Totenstille
eintritt
Die Fahrten gehn zu Ende,
der Fahrtenwind bleibt aus.
Es fällt dir in die Hände
ein leichtes Kartenhaus.
Die Karten sind bebildert
und zeigen jeden Ort.
Du hast die Welt geschildert
und mischst sie mit dem Wort.
Profundum der Partien,
die dann im Gange sind!
Bleib, um das Blatt zu ziehen,
mit dem man sie gewinnt.
Alles ist Wundenschlagen,
und keiner hat keinem verziehn.
Verletzt wie du und verletzend,
lebte ich auf dich hin.
Die reine, die Geistesberührung,
um jede Berührung vermehrt,
wir erfahren sie alternd,
ins kälteste Schweigen gekehrt.
Ein Toter bin ich der wandelt
gemeldet nirgends mehr
unbekannt im Reich des Präfekten
überzählig in den goldenen Städten
und im grünenden Land
abgetan lange schon
und mit nichts bedacht
Nur mit Wind mit Zeit und mit Klang
der ich unter Menschen nicht leben kann
Ich mit der deutschen Sprache
dieser Wolke um mich
die ich halte als Haus
treibe durch alle Sprachen
O wie sie sich verfinstert
die dunklen die Regentöne
nur die wenigen fallen
In hellere Zonen trägt dann sie den Toten hinauf
Für Anna Achmatova
Wem es ein Wort nie verschlagen hat,
und ich sage es euch,
wer bloß sich zu helfen weiß
und mit den Worten –
dem ist nicht zu helfen.
Über den kurzen Weg nicht
und nicht über den langen.
Einen einzigen Satz haltbar zu machen,
auszuhalten in dem Bimbam von Worten.
Es schreibt diesen Satz keiner,
der nicht unterschreibt.
Für Hans Werner Henze aus der Zeit der Ariosi
Nichts mehr wird kommen.
Frühling wird nicht mehr werden.
Tausendjährige Kalender sagen es jedem voraus.
Aber auch Sommer und weiterhin, was so gute Namen
wie – sommerlich – hat –
es wird nichts mehr kommen.
Du sollst ja nicht weinen,
sagt eine Musik.
Sonst
sagt
niemand
etwas.
Большая медведица, спускайся, мохнатая ночь,
пушной зверь в облаках со старыми глазами,
звездными глазами,
сквозь чащу врываются и мерцают
твои лапы с когтями,
звездными когтями,
зорко пасем мы стада,
но прикованные тобой и не доверим
твоим усталым бокам и твоим острым
полуобнаженным зубам,
старая медведица.
Шишка: ваш мир.
Вы: чешуйки на нём.
Я гоняю их, перекатываю их
от ёлок в начале
до ёлок в конце,
фыркаю на них, попробую их в пасти,
хватаю их лапами.
Бойтесь или не бойтесь!
Платите в церковный мешок
и скажите слепому человеку доброе слово,
чтобы он держал медведицу на цепи.
И вкусно приправляйте ягнят!
А если эта медведица
сорвется, то больше не угрожает
и все шишки гоняет, которые падали
с ёлок, которые такие большие и крылатые,
которые падали из рая.
А куда нам идти
беззаботно живи беззаботно
когда темнеет и когда холодает
живи беззаботно
но
с музыкой
что нам делать
беспечно и с музыкой
и думать
беспечно
в ожидании конца
с музыкой
и куда мы несём
лучше всего
наши вопросы и ужаса всех лет
в прачечную грёз беззаботно живи беззаботно
но что случится
лучше всего
когда мертвая тишина
наступит
Путешествия кончаются,
больше нет встречного ветра.
В твои руки падает
легкий карточный домик.
На всех картах есть картинки,
которые показывают всякие места.
Ты рассказывал о мире
и смешался со словом мир.
Бездонность партий,
которые мы будем играть …
Не уходи! Вытягивай те карты,
с которыми выигрывают.
Наносить раны – это всё,
и никто никому не простил.
Обиженная, как и ты, и сам обижая
я жила к тебе навстречу.
Чистое соприкосновение духом
умноженное всякими соприкосновениями,
мы узнаем их постаревшими,
обернувшихся в самое холодное молчание.
Я – труп который бродит
нигде не прописанный
неизвестный в царстве префектов
лишний в золотых городах
и на зеленеющей суше
со мной давным-давно всё кончено
и ничего мне не дают
Только лишь ветер и время и звуки
Я тот кто не может жить среди людей
Я с этой немецкой речью
с этой тучой вокруг меня
которую держу как дом
несу по всем языкам
О как она омрачает
темные звуки дождя
только некоторые падают
И в светлые зоны она несёт тогда мертвеца
Анне Ахматовой
У кого не отнялось ни одного слова,
и я вам скажу,
кто лишь себе может помочь
и словами –
тому невозможно помочь.
Не в короткое время
и не в долгое время.
Придать прочности одному единственному предложению,
выдержать во всем этом трезвоне слов.
Такое предложение никто не пишет,
кто не хочет подписаться.
Для Ганса Вернера Хенце во время Ариози
Ничего больше не
будет.
Больше не будет весны.
Тысячелетние календари это всем предсказывают.
Но и лето, и больше того всё то, что имеет
такие хорошие названия как »летний« –
ничего больше не будет.
Не плачь, не плачь,
говорит какая-то музыка.
Никто
другой
ничего не
скажет.